Сергей Станцевич: «Я готов отвечать перед всеми, кто нам верил, за все мои личные поступки»

Один из самых интересных, в чем-то даже противоречивых, политиков «новорусской» истории 90-х, как ни странно, до сих пор оставшийся в ее тени, - это, безусловно, самый молчаливый, а точнее - не высказавшийся до сих пор, - советник по политическим вопросам первого российского президента Сергей Станкевич.

Ему удалось совершить невозможное - отстоять свое доброе имя в борьбе с безжалостной репрессивной машиной, направленной на него недавними соратниками с вполне определенной целью… Об этом и многом другом - в эксклюзивном интервью С.Б.Станкевича нашей газете.

- Сергей Борисович, последний раз мы с Вами общались в здании на Охотном ряду в декабре 94-го, а потом - как гром среди ясного неба - обвинения, преследования, эмиграция… Кстати, многие по неведению до сих пор считают, что Вы - за пределами России…
- Всё давно позади. Действительно, в 1996-1999 годах (времена «позднего Ельцина» и олигархического разгула) я вынужденно был в эмиграции в Польше. Вспомните, что тогда происходило в стране и вокруг власти… С неугодными не церемонились. Дело в отношении меня было попыткой политической расправы. Но я выстоял, хоть и ценой нескольких нелёгких эмигрантских лет. Кстати, в Польше я сам предпочёл пройти всю процедуру судебного рассмотрения претензий, предъявленных мне тогдашней российской прокуратурой во главе с небезызвестным Скуратовым. Все материалы мнимого «дела» были изучены судебными экспертами. Основной документ был признан фальсификацией, а «дело» против меня - сфабрикованным. Но это - в Европе, а от Родины справедливости пришлось подождать… В 1999 году, когда в России появился новый премьер, недоброе «дело» было закрыто, а все претензии ко мне - сняты. В начале 2000 года я вернулся в Россию, где мне были принесены официальные извинения. С тех пор живу в своей стране вместе с семьёй, занимаюсь бизнесом, новейшей историей России и немного - для души - политической аналитикой.

- Так кто же, а главное - за что? - сводил с Вами счеты: Ельцин или его команда?
- Конфликтов с самим Борисом Николаевичем у меня не было - были разногласия, иногда публичные - на глазах у «окружения». Несколько близких к Ельцину демократов «первой волны» были как бы на особом положении. Те, кто создавал вместе с ним демократическое движение в конце 80-х годов, входил в оппозиционную «межрегиональную группу», помогал Ельцину прийти к власти, считали себя соратниками президента, у которых - на основании демократического первородства - есть право и долг говорить «вождю» правду, даже неприятную. На меня - как на политического советника президента - этот долг ложился в первую очередь. А поводов для горькой правды с 1992 года становилось всё больше: конфликт Кремля с парламентом, поспешная «раздача» госсобственности, локальные войны в Грузии и Приднестровье, роковое столкновение с дудаевским режимом в Чечне… Ельцин слушал, терпел, но всё чаще раздражался… Тем не менее, долгое время он не давал меня в обиду, а потом… В какой-то момент его переубедили, и он снял «вето».

- Что же стало решающим аргументом в устах Ваших противников?
- Как всегда бывает в России, решающую роль сыграл вопрос о власти. Дело в том, что уже в 95-м году многие известные демократы «первой волны» приходили к убеждению, что президенту Ельцину не стоит идти на выборы 96-го года (на второй срок). Некогда могучее уральское здоровье Бориса Николаевича было уже основательно подорвано: колоссальные перегрузки, сложности с алкоголем, два, а может, и три инфаркта, неизбежная в ближайшем будущем весьма рискованная операция на сердце. Рейтинг поддержки Ельцина избирателями упал до минимума (3-4%). Недаром глава президентской охраны Коржаков, имевший достоверную информацию по всем сложным вопросам, настаивал на отмене выборов 1996 года. Ситуация была без преувеличения критической. Вполне реальной была угроза коммунистического реванша, гражданской войны, развала страны. Но выход надо было искать не на путях «чрезвычайщины», а вполне демократический, соответствующий нашим ценностям. В очень узком кругу с моим участием обсуждалась идея выдвинуть кандидатом на пост президента России в 1996 году другого человека - Анатолия Александровича Собчака. Сейчас его меньше вспоминают, но тогда он был невероятно популярен. Мэр Санкт-Петербурга, профессиональный юрист и яркий политический лидер, он был в полном расцвете сил и мог бы победить на выборах-96 без насилия над СМИ и административного ресурса. Естественно, смену лидера - в интересах демократии и общего дела - предполагалось осуществить по согласованию с Ельциным. Если бы он дал «добро» на выдвижение преемника, я должен был возглавить избирательный штаб Собчака. До сих пор я убеждён, что этот план был правильным и своевременным. Скольких проблем мы бы избежали, пойдя тогда таким путём! Но альтернатива была отвергнута, и Ельцин пошёл на выборы с прямым риском для жизни. Пока он вымученно плясал на эстраде, за кулисами в ход шли коробки с чёрным «налом» и впервые запущенный на полную мощь административный пресс. Все запреты были сняты. Любые приёмы считались дозволенными. Победа ковалась буквально любой ценой.

- Авторы альтернативного плана, как я понимаю, тоже не были забыты?
- Конечно, нет. Началась форменная облава. Я вынужден был выехать за рубеж в новогодние праздники 1996 года. А в розыск меня объявили в феврале - ровно в мой день рождения. Вот такой воистину чёрный юмор. Анатолий Собчак в 1996 году боролся за переизбрание мэром Петербурга. Выборы у него грубо «украли», используя большие деньги, гнусный компромат и предательство ближайших сотрудников. А потом Собчака попытались додавить с помощью дутого уголовного дела. В результате ему тоже пришлось эмигрировать - в Париж. В тот период мы с Анатолием Александровичем часто перезванивались, обсуждая новости из России, советуясь по разным поводам. В 1999-м он вдруг позвонил мне из Парижа: «Сергей, там, в России, серьезные перемены. Похоже, всем преследованиям конец. Я получил сигнал - еду в Питер. А вы пока подождите: я оттуда вам позвоню. Вы будете следующий». В феврале 2000 года я прилетел в заснеженный Питер после четырёхлетней эмиграции - прямо на похороны Анатолия Собчака. Они состоялись накануне моего дня рождения. Так замкнулся этот трагический и мистический круг.

- Если не ошибаюсь, у Вас были разногласия с Ельциным и по поводу Беловежья… Кстати, вот сейчас, по прошествии стольких лет, как Вы оцениваете беловежские соглашения?
- В 1991 году нам надо было до конца отстаивать идею обновлённого Союза государств: бесконечно и где-то даже фанатично настаивать на этом, предлагать новые и новые варианты, искать сторонников, уговаривать противников, маневрировать… Беловежское соглашение было «слеплено» поспешно, без серьёзного изучения альтернатив. Кстати, не случайно именно меня, политического советника президента, не взяли в Беловежскую Пущу с формулировкой «за прогорбачевские симпатии» (своими ушами слышал эту фразу). Действительно, после августа 91-года я предлагал Ельцину создать с Горбачевым политический союз двух президентов. Дескать, все конфликты в прошлом, сейчас время «собирать камни» распадающейся страны. Чего греха таить, власти многих республик опасались Ельцина, резко усилившегося после августовской победы. Сотрудничество с Горбачевым, сохранявшим потенциал и ореол общесоюзного лидера, открывало для российского руководства широкое поле для маневра, позволяло Ельцину сосредоточиться на реформах внутри России, оставив Горбачеву его коронную тему - поиск новой формы объединения республик. Уверен, такой тандем был бы очень продуктивен. Но критическое, можно сказать, болезненное взаимное неприятие двух лидеров сыграло роковую роль. Если бы этот конфликт Горбачева и Ельцина не был столь личностным, столь эмоционально глубоким, если бы они смогли - ради дела - перебороть себя и посотрудничать, хотя бы после августа 91-го года, гораздо меньшими были бы наши потери… Вместе Ельцин с Горбачевым смогли бы сделать очень многое, а порознь - только то, что реально сделали…

- То есть Вы все-таки сожалеете о том, что Советский Союз распался?
- О том Союзе, который сохранялся только в условиях коммунистической монополии на власть и репрессивного подавления национальных движений в республиках, я не жалею. Это была исторически отжившая форма унитарного государства. В то же время, осенью 1991 года мы упустили шанс создать на ещё дымившихся руинах прежнего государства новый Союз - нормальный, демократический, добровольный. С участием всех бывших советских республик, за исключением стран Прибалтики, которые категорически хотели существовать отдельно. Августовский путч 1991 года фактически спровоцировал ускоренный, катастрофический распад старого СССР. От лидеров новой России требовались поистине титанические и виртуозные усилия, чтобы удержать республики в союзных отношениях того или иного формата. Мы этот шанс упустили. Считаю это коллективной виной всей ельцинской команды. Впрочем, тогдашние лидеры бывших союзных республик вполне могли бы разделить с нами эту вину.

- Многие защитники демократии, вставшие на вашу сторону в августе 1991 года, впоследствии пожалели о своем душевном порыве. Как Вы считаете, почему?
- Тех демократов, кто разочарован, поменял позицию, я время от времени встречаю. Не думаю, что их большинство среди наших соратников начала 90-х годов. Среди моих знакомых преобладают «неисправимые» демократы. Но мотивы разочарования понимаю. Готов отвечать перед всеми, кто нам верил, за все мои личные поступки. В то же время не согласен с тем, что реформаторство 90-х годов было чуть ли не актом коллективного предательства изначальных идеалов. Нет! К сожалению, после 93-го года, когда пошла «великая отечественная война за собственность», дальнейшие процессы уже развивались по иной логике. Огромная государственная собственность переходила в частные руки: здесь иные страсти играли, здесь каждый выбирал сам для себя свое место. Демократия всего лишь установила некоторые правила, по которым власть выбирается и периодически сменяется. А вот как ведут себя конкретные люди в той, впервые возникшей в России рыночной обстановке, - это уже вопрос индивидуального морального выбора. Уже выросло и достигло 20-летия первое «послеавгустовское» поколение, рождённое не в СССР. Вот этим «детям августа» и их потомкам предстоит создавать Россию как интегральную часть европейской цивилизации.

- Прокомментируйте, пожалуйста, такое высказывание одного из политологов: «Нынешняя Российская Федерация не является полноценной страной. Потому что это тоже империя, но обгрызенная. Не только географически, но и цивилизационно, ценностно тоже. Мы движемся к тому же самому обществу, где главной функцией человека является нажива. А это противно».
- Эпоха, пришедшая на смену в российской политике примерно с 1996 года, - это эпоха новорусской политики, которая во многом является калькой с новорусской экономики. Политические партии больше напоминают конкурирующие кланы, которые ведут жесткую борьбу за сферы влияния, за прибыль, наезжают друг на друга, «мочат» друг друга на телеэкране и в газетах, периодически договариваются о разделе добычи (или о разделе сфер влияния). Конечно, это уже иная политика. Это не борьба идей, не состязание талантов, не конкуренция каких-то реформаторских программ - это совсем другое. Это ситуация, когда деньги рождают власть, а власть рождает еще большие деньги. Когда после четырехлетнего перерыва я в 2000 году приехал в Россию - на похороны Собчака - меня не потрясли здания, построенные за эти годы, не поразили какие-то успехи в рыночной экономике (в плане наполненности прилавков магазинов) - меня поразила перемена, произошедшая в людях. Все занимались бизнесом непрерывно: у уха постоянно находились мобильные телефоны, причем у каждого их было по три, а то и по четыре, и они звонили непрерывно, в том числе и в процессе похорон. И вот эти похороны под мелодичный перезвон мобильников, а главное - стремление над гробом улаживать личные дела - это меня просто потрясло. В 89-м я был среди тех, кто нес гроб с телом Андрея Дмитриевича Сахарова - и тогда были еще другая страна и другие люди…

- Сергей Борисович, Вы верите в карму? Вам не кажется, что многие последующие события Вашей жизни напрямую связаны с событиями на Лубянке, когда демонтировали памятник Дзержинскому? Вы ведь в Польше находились в той же тюрьме, что и он…
- Действительно, фантастическая история… Мне и вправду многие потом говорили, что она существенно повлияла на мою жизнь. Что ж, Судьбу не выбирают и историю не выбирают… Это было 22 августа. Дежурный по Моссовету разбудил меня примерно в полдень (я просто рухнул после бессонных ночей) и сообщил о том, что на Лубянской площади собралось тысяч пятнадцать народа: люди раскачивают памятник, и если он упадет, то могут быть жертвы. Я тут же поехал на площадь и по дороге получил информацию о том, что памятник внутри полый, ничем к постаменту не прикреплен, стоит только под действием собственной 25-тонной бронзовой тяжести. В общем, если его удастся сдернуть, бронза при падении расколется на много кусков, жертв будет множество. Кроме того, там, внизу, станция метро, над которой очень тонкий слой земли, насыщенный всякими кабелями, в том числе силовыми. Мы были в шаге от очень серьезной локальной катастрофы. Поэтому первое, что я сделал, оценив всю ситуацию на месте, это отобрал у кого-то мегафон, влез на автобус и стал призывать к тому, чтобы граждане остановились, обещал, что Моссовет примет решение о том, какие памятники снести, какие оставить, что надо идти законным путем и т.д., и т.п. Но никто меня не слушал, более того - чуть не растерзали и не растоптали. В этой ситуации единственное, чем удалось успокоить страсти, - это обещанием немедленно вызвать подъемный кран и снять памятник аккуратно, чтобы никто не пострадал. Только после этого разгорячённые граждане остановились, милиция помогла установить оцепление, отодвинуть всех шагов на 50, и мы стали ждать краны. Краны шли часа два, за это время люди три раза прорывали кордон и опять бросались к памятнику. Выручили актеры «Ленкома»: по нашей просьбе они отменили спектакль, пришли на площадь и в микрофоны стали что-то рассказывать, петь, и, таким образом, мы выиграли еще какое-то время. Было уже темно, когда наконец-то подошли два крана. В свете прожекторов зацепили памятник, стали опускать на платформу, и когда до нее уже оставалось полметра, люди опять рванулись вперед, прорвали оцепление, кинулись к висящей на тросах бронзовой глыбе, и минут тридцать вокруг нее творилось что-то невообразимое. Я в тот момент уже просто молился, чтобы ничего не случилось...

- Вы так четко - буквально по дням - помните, что делали в те дни?
- И по дням, и даже по часам… Многое из того, что видел лично, наговаривал на диктофон, понимая значение каждой правдивой детали. Остались фонограммы, заметки, черновики документов. Все зарисовки предельно достоверны: это живой репортаж, записанный прямо с натуры либо по «горячим следам».

- Значит ли это, что у нас есть шанс познакомиться с Вашими мемуарами?
- О некоторых вещах (к сожалению или к счастью) мне до сих пор приходится недоговаривать. И все же нам всем, пережившим последнее десятилетие XX века, важно, по возможности спокойно и обязательно вдумчиво, разобраться - что именно произошло с нами и с нашей страной в начале 90-х. Так что на пенсии - пока ещё далекой - мне уж точно скучать не придется! (смеется).
Беседу вела Марина БЕЛОУСОВА.
Фото из архива С.Станкевича.